В день 80-летия Юрия Гагарина, 9 марта 2014 года, «Газета.Ru» публикует самые интересные отрывки из его мемуаров «Дорога в космос. Записки летчика-космонавта СССР».
«Мать бежала за колонной, ломая руки…»
Родился я 9 марта 1934 года. Родители работали в колхозе, отец плотничал, а мать была дояркой. <…> Красивым было наше село. Летом все в зелени, зимой в глубоких сугробах. И колхоз был хороший. Люди жили в достатке. Наш дом стоял вторым на околице, у дороги на Гжатск. В небольшом саду росли яблоневые и вишневые деревья, крыжовник, смородина. За домом расстилался цветистый луг, где босоногая ребятня играла в лапту и горелки.
В нашей семье авторитет отца был непререкаем. Строгий, но справедливый, он преподал нам, своим детям, первые уроки дисциплины, уважения к старшим, любовь к труду. Никогда не применял ни угроз, ни брани, ни шлепков, никогда не задабривал и не ласкал без надобности. Он не баловал нас, но был внимателен к нашим желаниям.
— Война!
Нашу семью выгнали из дома, который заняли немецкие солдаты. Пришлось выкопать землянку, в ней и ютились. <…>Наш дом теперь облюбовал матерый фашист из Баварии. Звали его, кажется, Альбертом. Он занимался зарядкой аккумуляторов для автомашин и терпеть не мог нас, детей. Помню, как-то раз младший братишка Боря подошел из любопытства к его мастерской, а он схватил его за шарфик, повязанный вокруг шеи, и на этом шарфике подвесил на яблоневый сук. Подвесил и заржал, как жеребец. Ну, мать, конечно, бросилась к Боре, а баварец не пускает ее. Что мне было делать? И брата жалко, и мать жалко. Хочу позвать людей — и не могу: сперло дыхание, будто не Борьку, а меня повесили. <…>Хорошо, что баварца кликнул какой-то начальник, и мы с мамой спасли нашего Бориса.
Началось наступление советских войск. Тут-то эсэсовцы и забрали нашего Валентина и Зою и в колонне, вместе с другими девушками и парнями, погнали на запад, в Германию. Мать вместе с другими женщинами долго бежала за колонной, ломая руки, а их все отгоняли винтовочными прикладами, натравливали на них псов. <…>бежавшие из неволи и вернувшиеся в село соседи рассказывали, что и Валентин и Зоя тоже удрали от фашистов и остались служить в Советской Армии.
— Гитлеру капут, наши войска взяли Берлин!
Я выбежал на улицу и вдруг увидел, что погода разгулялась, на дворе весна, цветут сады, над головой синее-пресинее небо и в нем поют жаворонки. Нахлынуло столько еще не изведанных, радостных чувств и мыслей, что даже закружилась голова.
Первый в мире космонавт, Герой Советского Союза Юрий Гагарин. 28 апреля 1961 года
«Трудновато было»
Окончив в Гжатске шесть классов средней школы, я стал задумываться о дальнейшей судьбе. Хотелось учиться, но я знал, что отец с матерью не смогут дать мне высшее образование. Заработки у них небольшие, а в семье нас шестеро. Я всерьез подумывал о том, что сначала надо овладеть каким-то ремеслом, получить рабочую квалификацию, поступить на завод, а затем уже продолжать образование.
Собрали меня в дорогу. В поезде волновался: как встретят в Москве? <…>Сильно обрадовались двоюродные сестры. Первые дни они показывали столицу со всеми ее красотами, а потом Тоня отвезла меня в Люберцы на завод сельскохозяйственных машин. Там в ремесленное училище набирали молодежь.
Трудновато было. Надо и на заводе работать и теоретическую учебу в ремесленном сочетать с занятиями в седьмом классе.
Учителя, заметив, что я хочу учиться дальше и никогда не брошу учение, пока не получу образования, предложили поступить в Ленинградский физкультурный техникум. Ведь я среди рабочих завода зарекомендовал себя неплохим спортсменом, не раз занимал призовые места на соревнованиях. <…> Я прошел отборочные испытания в Мытищах, на пятерку сдал последний экзамен и вернулся в Люберцы. И тут мне сказали: можно поступить в Саратовский индустриальный техникум по литейной специальности.
— А спортом, — говорят, — можно заниматься везде…
Юрий Гагарин на спортивном самолете аэроклуба ДОСААФ города Саратова. Сентябрь 1955 года
«Гагарин! к самолету…»
Начались занятия в техникуме. <…> Обстановка здесь была значительно серьезнее, чем в школе и ремесленном училище. И требования пожестче и учебная база солиднее — лаборатории, библиотека, кабинеты по различным специальностям. <…> Стипендию получали мы небольшую — пятьдесят рублей в месяц на первом курсе и сто рублей — на последнем. <…> Однако мы находили средства и на то, чтобы ходить в театр и в кино. В Саратове хороший оперный театр. Там я послушал «Русалку» Даргомыжского, «Кармен» Бизе, «Пиковую даму» Чайковского. Большое впечатление произвела опера Глинки «Иван Сусанин».
Литературу преподавала нам Нина Васильевна Рузанова, внимательный, заботливый педагог, влюбленный в свой предмет. <…>До сих пор помню волнение, охватившее меня, когда я читал «Войну и мир» Льва Толстого. <…>В то время я прочел «Песню о Гайавате» американского поэта Лонгфелло, произведения Виктора Гюго и Чарльза Диккенса. Читал много, наверстывая то, что не успел сделать в детстве. Как и все мои сверстники, увлекался Жюлем Верном, Конан-Дойлем и Гербертом Уэллсом.
Москвин организовал физический кружок, участники которого выступали с докладами. <…>Мне Николай Иванович поручил сделать сообщение по работе русского ученого Лебедева о световом давлении. Доклад понравился на кружке. И тогда я взялся за другую тему — «К. Э. Циолковский и его учение о ракетных двигателях и межпланетных путешествиях». <…>Циолковский перевернул мне всю душу. Это было посильнее и Жюля Верна, и Герберта Уэллса, и других научных фантастов.
— Ребята, отличная новость! В аэроклуб принимают четверокурсников техникумов…
В тот же вечер втроем мы отправились в аэроклуб. Мы подали заявления, прошли все комиссии и начали заниматься. Сначала теория полета, знакомство с устройством самолета и авиационного двигателя. На первых порах нас даже разочаровали эти скучные занятия. Думалось, сразу попадем на аэродром, станем летать. А тут все те же классы, задачи у доски да учебники. Дорога на аэродром, к самолетам, оказалась куда длиннее, чем мы представляли себе.
— Гагарин! К самолету…
Дернул за кольцо, а парашют не открывается. Хочу крикнуть и не могу: воздух дыхание забивает. И рука тут невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. Где же оно? Где? И вдруг сильный рывок. И тишина. Я плавно раскачиваюсь в небе под белым куполом основного парашюта. Он раскрылся, конечно, вовремя,- это я уж слишком рано подумал о запасном. Так авиация преподала мне первый урок: находясь в воздухе, не сомневайся в технике, не принимай скоропалительных решений.
Свою работу я выполнил и получил диплом об окончании Саратовского индустриального техникума с отличием. <…> Товарищи разъезжались, кто в Магнитогорск, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток — и каждый звал с собой. <…> Я не мог бросить начатое дело. И когда в аэроклубе сказали, что на днях курсанты отправятся в лагеря, я согласился ехать туда.
Некоторые курсанты нашего аэроклуба ушли в гражданскую авиацию. Их привлекали дальние рейсы по родной стране, полеты за границу. <…>Кое-кто отправился в авиацию специального применения, работающую на сельское хозяйство, на медицину, на геологию. А я хотел стать военным летчиком-истребителем.
Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза Юрий Гагарин с супругой Валентиной. Май 1961 года
«Все мне нравилось в ней»
Мне дали направление в Оренбургское авиационное училище. <…> Мне не надо было привыкать к портянкам и сапогам, к шинели и гимнастерке. В казарме всегда было чисто, светло, тепло и красиво, все блестело — от бачков с водой до табуреток.
Много времени проводили мы на полевых занятиях, на стрельбище и возвращались в казарму, порой, промокшими до нитки от дождя и снега. Глаза сами слипаются от усталости, скорее бы заснуть, но надо чистить и смазывать карабины, приводить в порядок снаряжение. <…>Время близилось к весне, и, кроме занятий по теории, в нашей эскадрилье начались учебные полеты.
<…>Все мне нравилось в ней: и характер, и небольшой рост, и полные света карие глаза, и косы, и маленький, чуть припудренный веснушками нос. Валя Горячева, окончив десятилетку, работала на городском телеграфе. Мы познакомились с ней, когда нас выпустили из карантина, как выражались девушки, «лысенькими» курсантами, на танцевальном вечере в училище. Она была в простеньком голубом платьице, робкая и застенчивая. Я пригласил ее на тур вальса, и с этого началась наша крепкая дружба.
— Думаешь расписаться? — спросила мама.
Я неопределенно пожал плечами. Ведь этот вопрос был еще не решен. Я был противником скоропалительных браков. Да и будучи курсантом, конечно, не мог содержать собственную семью.
— Если любишь, то женись, только крепко, на всю жизнь, как мы с отцом, — сказала мама. — И радости, и горе — все пополам.
«Потому что там всегда трудно»
Итак, я стал офицером, летчиком-истребителем. У меня была любящая жена и впервые за всю жизнь собственная комната. Училище я окончил по первому разряду, и мне было предоставлено право выбора места дальнейшей службы. <…> Все мы попросились на Север.
— Почему на Север? — спрашивала Валя, еще не совсем поняв моих устремлений.
— Потому что там всегда трудно, — отвечал я.
Свирепствовал лютый январь. Непроглядная ночная темень придавила землю, засыпанную глубоким снегом. Но над взлетно-посадочной полосой не утихал турбинный гул. Летали те, кто был постарше. Так как у нас не было опыта полетов в ночных условиях, мы занимались теорией и нетерпеливо ожидали первых проблесков солнца, наступления весны.
Летать мы начали в конце марта, когда во всем уже чувствовалось дыхание весны, и длинная полярная ночь стала уступать такому же длинному полярному дню. <…> Взлетели на исходе ночи, в синеватой полумгле предрассветных сумерек. Набирая высоту, я, как всегда в полете, слился с машиной. Но когда стрелка высотомера придвинулась к заданной черте, взглянул вниз и увидел солнце. Оно прорезывалось на горизонте, окрашивая небо и землю в золотистый цвет утренней зари. Внизу проплывали сопки, покрытые розовым снегом, земля, забрызганная синеватыми каплями озер, и темно-синее холодное море, бившееся о гранитные скалы.
— Красота-то какая! — невольно вырвалось у меня.
— Не отвлекайтесь от приборов, — послышался отрезвляющий голос Васильева.
Гарнизон жил напряженной творческой жизнью здорового коллектива. Никто не тянулся к преферансу, не забивали «козла», не растрачивали времени на пустяки, никто не пьянствовал, не разводились с женами.
Первые дни Валя никак не могла привыкнуть к северной природе, к хмурому, моросящему небу, к сырости: проснется ночью, а на улице светло, как днем. Станет тормошить меня — проспал, мол, полеты. А я смеюсь: — Сюда петухов привезли, так они все путали — не знали, когда кукарекать…
Юрий Гагарин с дочерьми Леной и Галей. Июнь 1966 года
«Мне хотелось, чтобы родилась девочка»
Осень на Севере наступает рано. Надо было заготовить на зиму топливо. И мы с Валей по вечерам пилили дрова, потом я их колол и складывал в поленницу. Хорошо пахнут свеженаколотые дрова! Помашешь вечерок колуном, и такая охватит тебя приятная усталость — ноет спина, побаливают руки, аппетит разыграется к ужину, и спишь потом беспробудно до самого утра.
Мне хотелось, чтобы родилась девочка. <…>Валю выписали через неделю. Я приехал за ней на военном «газике» и всю дорогу обратно бережно держал ребенка на руках, боясь что-нибудь повредить в этом хрупком и таком дорогом для меня существе. Прямую дорогу заливало солнце, и над ней кружили белые морские птицы. Свежий апрельский ветер летел нам навстречу.
С появлением ребенка в доме прибавилось забот. Только молодой отец может понять, какое удовольствие купать в теплой воде своего маленького, беспомощного ребенка, пеленать его, носить на руках, нашептывать тут же придуманные колыбельные песенки. Вернувшись домой с аэродрома, я все время проводил с малышкой, помогал жене в хозяйственных делах. Ходил в магазин за продуктами, носил воду, топил печь.
На все не хватало времени, и я, что называется, не выходил из цейтнота. <…> А полеты становились все сложнее и сложнее, летали над неспокойным, по-весеннему бурным морем. Летали строем, что важно при ведении воздушного боя, летали по приборам «вслепую», изучали радионавигацию. Над морем проводили и учебные воздушные бои.
Игра в баскетбол нравилась своей стремительностью, живостью и тем, что в ней всегда царил дух коллективного соревнования. Броски мяча в корзину с ходу и с прыжка вырабатывали меткость глаза, точность и согласованность движений всего тела. <…> Теннис — тоже отличная игра, требующая физической выносливости, как в футболе, хорошего глазомера, сообразительности и ума, как в шахматах. Но, к сожалению, везде, где мне приходилось учиться и служить, теннисных кортов не было. А жаль! Для военного летчика теннис очень полезен, а то, что хорошо для летчиков, хорошо и для всех. Это, пожалуй, единственная спортивная игра, которой можно заниматься с детства до преклонного возраста.
«Давило сильно! Глаза не закрывались…»
<…> Я подал рапорт по команде с просьбой зачислить меня в группу кандидатов в космонавты. <…> Врачей было много, и каждый строг, как прокурор. Приговоры обжалованию не подлежали — кандидаты в космонавты вылетали с комиссии со страшной силой. Браковали терапевты и невропатологи, хирурги и ларингологи. Нас обмеряли вкривь и вкось, выстукивали на всем теле «азбуку Морзе», крутили на специальных приборах, проверяя вестибулярные аппараты… Главным предметом исследований были наши сердца.
Мы должны были изучить основы ракетной и космической техники, конструкцию корабля, астрономию, геофизику, космическую медицину. Предстояли полеты на самолетах в условиях невесомости, много тренировок в макете кабины космического корабля, в специально оборудованных звукоизолированной и тепловой камерах, на центрифуге и вибростенде. Словом, работы — непочатый край. До готовности номер один к полету в космос было еще, ох, как далеко.
Рабочий день наш начинался с часовой утренней зарядки. Занимались на открытом воздухе, в любую погоду, под наблюдением врачей. Были и специальные уроки по физкультуре: гимнастика, игры с мячом, прыжки в воду с трамплина и вышки, упражнения на перекладине и брусьях, на батуте, с гантелями. Много плавали и ныряли. <…>За короткий срок я выполнил около сорока прыжков.
На аэродром часто приходили весточки от Вали из Оренбурга. Вообще-то она не любит посылать письма, а тут они шли одно за другим. Я так и не догадался тогда, что письма эти сначала прикрывали тревогу, а затем и горе — умер ее отец Иван Степанович. Но Валя не сообщила мне об этом до тех пор, пока не закончились наши прыжки. Добрый, внимательный друг, она не хотела расстраивать меня, зная, что это могло отразиться на моем душевном состоянии, а значит, и на тех сложных заданиях, которые мне нужно было выполнять в то время. Вот и выходит, что с любимой женой горе — полгоря, а радость — вдвойне.
Мы продолжали тренироваться на центрифуге. <…>Давило сильно! Глаза не закрывались, затруднялось дыхание, перекашивались мышцы лица, увеличивалось число сердечных сокращений, росло кровяное давление, кровь становилась тяжелой, как ртуть.
Юрий Гагарин с женой Валентиной и дочерьми на отдыхе в Крыму. Август 1965 года
«Лечу в космос… готовь чемодан с бельишком»
Домой приходил усталый, ног под собой не чуял. Понянчусь с дочкой, присяду и начинаю клевать носом. Жена беспокоится, все допытывается: что, мол, с тобой? <…>Как все жены офицеров, она старалась не вмешиваться в мои служебные дела. Валя знала: то, что можно сказать, я не стану таить от нее. Ну, а о том, чего говорить нельзя, лучше и не расспрашивать.
Трудновато было порой в этой «одиночке». Тем более, что, входя в нее, не знали, сколько времени придется пробыть наедине с самим собой, со своими мыслями. <…> Я закрывал глаза и в полной темноте видел, как подо мной проносятся материки и океаны, как сменяется день и ночь и где-то далеко, внизу, светится золотая россыпь огней ночных городов. И хотя я никогда не был за границей, в своем воображении я пролетал над Пекином и Лондоном, Римом и Парижем, над родным Гжатском…
В воздухе чувствовалось дыхание весны. И у нас в семье царило весеннее настроение: родилась вторая дочка, и мы дали ей весеннее имя — Галочка. А я ходил по комнате, держа ее на руках, и напевал:
— Галя, Галинка,
Милая картинка…
— Лечу в космос… Готовь чемодан с бельишком, — попытался снова отшутиться я.
— Уже приготовила, — ответила Валя, и я понял: она все уже знает.
Мы уложили в кроватки наших девочек, поужинали, и тут у нас начался серьезный разговор. Я сказал, что да, первый полет человека в космос не за горами и что в этот полет, возможно, пошлют меня.
— Почему именно тебя? — спросила Валя. — Не обидятся ли твои друзья?
Я как мог объяснил ей, почему выбор может пасть на меня. По Валиному вдруг посерьезневшему лицу, по ее взгляду, по тому, как дрогнули ее губы, и изменился голос, я видел, что она и гордится этим, и побаивается, и не хочет меня волновать. Всю ночь, не смыкая глаз, проговорили мы, вспоминая прошлое и строя планы на будущее. Мы видели перед собой своих дочерей уже взрослыми, вышедшими замуж, нянчили внуков…
Юрий Гагарин в кабине космического корабля «Восток» перед полетом в космос 12 апреля 1961 года
«Поехали!»
— «Земля», я — «Космонавт». Проверку связи закончил. Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное. Глобус на месте разделения. Давление в кабине — единица, влажность — 65 процентов, температура — 19 градусов, давление в отсеке — 1,2, давление в системах ориентации нормальное. Самочувствие хорошее. К старту готов.
Наконец технический руководитель полета скомандовал:
— Подъем!
— Я ответил:
— Поехали!
Взгляд мой остановился на часах. Стрелки показывали 9 часов 7 минут по московскому времени. Я услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как гигантский корабль задрожал всем своим корпусом и медленно, очень медленно оторвался от стартового устройства.
Начали расти перегрузки. Я почувствовал, как какая-то непреоборимая сила все больше и больше вдавливает меня в кресло. И хотя оно было расположено так, чтобы до предела сократить влияние огромной тяжести, наваливающейся на мое тело, было трудно пошевелить рукой и ногой. Я знал, что состояние это продлится недолго, пока корабль, набирая скорость, выйдет на орбиту. Перегрузки все возрастали.
«Восток» шел со скоростью, близкой к 28000 километров в час. Такую скорость трудно представить на Земле. Я не чувствовал во время полета ни голода, ни жажды. Но по заданной программе в определенное время поел и пил воду из специальной системы водоснабжения.
Вспомнилась мама, как она в детстве целовала меня на сон грядущий в спину между лопаток. Знает ли она, где я сейчас? Сказала ли ей Валя о моем полете?
Корабль стал входить в плотные слои атмосферы. Его наружная оболочка быстро накалялась, и сквозь шторки, прикрывающие иллюминаторы, я видел жутковатый багровый отсвет пламени, бушующего вокруг корабля. Но в кабине было всего двадцать градусов тепла, хотя я и находился в клубке огня, устремленном вниз.
Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки прижали меня к креслу. Они все увеличивались и были значительнее, чем при взлете. Корабль начало вращать, и я сообщил об этом «Земле». Но вращение, обеспокоившее меня, быстро прекратилось, и дальнейший спуск протекал нормально. Было ясно, что все системы сработали отлично и корабль точно идет в заданный район приземления.
В 10 часов 55 минут «Восток», облетев земной шар, благополучно опустился в заданном районе на вспаханном под зябь поле колхоза «Ленинский путь» юго-западнее города Энгельса, неподалеку от деревни Смеловка.
Ступив на твердую почву, я увидел женщину с девочкой, стоявших возле пятнистого теленка и с любопытством наблюдавших за мной. Пошел к ним. Они направились навстречу. Но чем ближе они подходили, шаги их становились медленнее. Я ведь все еще был в своем ярко-оранжевом скафандре, и его необычный вид немножечко их пугал. Ничего подобного они еще не видели.
— Свои, товарищи, свои, — ощущая холодок волнения, крикнул я, сняв гермошлем.